Сопротивление (Поэма)
Когда доходит дело до полёта,
то будь готов подумать и про грязь.
Что небо - точка нового отсчёта,
уже я понял, в небо углубясь.
Я жить привык как эмигрант небесный
и сердцем лучик солнечный впитал.
В науке жизни крыльям было тесно,
когда ломались, то, порой, латал.
Мне снился конь - хватило на подкову...
Пшеницу сеял - рожью поднялась.
У счастья не нашёлся даже повод,
чтоб позвонило нам хотя бы раз.
Из чаши, что поэтом поднимаю,
жизнь пьёт дурмана сладкое вино.
Смешно моё несчастье, понимаю,
средь праздника на кухне всё равно!
Ни юность - юность, и ни слава - слава.
В одежде дело, в хлебе и деньгах.
Бездумность как тяжёлая отрава.
И добрая душа моя в слезах.
От вечности - лишь малые кусочки
и будущее потеряло лик.
Как жёлудь в неокрепшей оболочке
под цепью танков мой последний крик.
Скажите, где та самая надежда?
Пророк и шут похожи, в том беда.
И, словно прокажённого одежда,
смысл ускользает моего труда.
Душа, вот жизнь моя подходит к краху,
а я себя в том не могу винить,
что радость носит чёрную рубаху...
Скажите, как на белую сменить?
Как обозначить истины мне ваши,
что скрыты за словесной шелухой?
Стихию моря превратили в пляжи,
испуг скрывая перед морем свой.
Асфальту ли сочувствует философ,
когда трещит он яростью сквозь зной?
Как быть? Вопрос, конечно, из вопросов:
не Гамлета и не Шекспира - мой.
В объятьях мамы возвратить бы силу,
но свет её звезды давно погас.
Репейник сторожит её могилу,
змея пьёт из глубин угасших глаз.
Но помню, как она во время града
встречать бежала с тонкою свечой -
и вижу, маяком любви для чада
в ладонях свет ведёт меня домой.
О, мама! Равен день теперь награде,
но понял я от бури в трёх шагах,
что сильные не молят о пощаде;
прощенье страха - тот же самый страх!
Сегодня в час лихой и бессердечный,
с заговорённой свечкой, как тогда,
я освещаю хаос бесконечный,
пространство от орла и до крота.
Вот дождик тонкой струйкой намекает
остановиться. Так ли жизнь идёт?
А берег реку круто выгибает
и режет ей чешуйчатый живот,
но та течёт - её дичают струи,
плотин не замечая никаких,
чтоб слиться в безграничном поцелуе
с непокорённым духом вод морских.
Вот бабочка, залипшая под грязью,
крылом трепещет. Март вошёл в права.
С рождённою сестрой сродниться связью
душе подскажет первая трава.
Тебе, как ей, вся жизнь в борьбе даётся
в желаньи землю ввысь поднять, увы!
С такой судьбою нелегко живётся,
хотя другой и не познаешь ты.
Не слышишь разве? Так звенят цепями
зимой, в лесном снегу переплетясь,
следы волков, рисуя за следами
оленя с неизбежной смертью связь.
Взгляни, друг друга тянут из расчёта,
Земля и цвет, и нас всегда манят.
Как спит с песчинкою в глазах природа...
Так мамы наши, утомившись, спят.
И вижу, как в печи стихов колонки
легко сгорают - труд нелёгкий мой.
Мадоннами рождённые девчонки
мазутом пахнут, сажей и зимой.
С жарой и лютым холодом приходят
морщины красоте былой взамен -
подобной жертвой цену нам доводят
происходящих в жизни перемен.
Любовь и смерть! Их сочетанье вечно!
Капризен смертный в глубине своей!
Нас время собирает бессердечно
могильщиком, уставшим от смертей.
Но жизнь течёт, она необратима
в непостоянной сущности своей.
Потонет, а потом неукротимо
растет из праха прочь ушедших дней.
Но для живых этаж оставить нужно,
и в этом смысл простой, без всяких благ.
Мир сжат в кулак единый, этим дружно
сгибаем Архимедовой рычаг.
И в этом соль всей мудрости сказаний
и тайна (каждый будет посвящён!),
что скрыта в сотнях фотосодержаний,
в них день так светел, но не освящён
и труден... Господи, как тяжко!
Мешок железа словно за спиной
и пот по телу - жёлтая рубашка,
утрёшься - заблестит в глазах слезой.
Я снова вижу, жертвует с любовью
собой многоквартирный жизни блок.
"Не зачеркнуть написанное кровью" -
я напишу кровавый некролог.
Уходит человек и даром свыше
он оставляет всем живущим дом
и кровь свою, пролитую на крыше,
вкрапив её как будто тень в бетон.
А вы затем въезжаете в квартиры
безбожниками через этот грех,
дней новых полновластные визири,
и эхом раздаётся громкий смех.
Вы в мыслях мне летать не запретите,
а грязь - как неизбежная ступень.
Счастливые, блаженные, простите:
я вас виню за свой сгоревший день!
Простите, бессердечные соседи,
но между нами выросла стена:
чужою кровью добывать победы -
нет, не победа ваша, а вина.
Не слышите ли? Ветер завывает,
кукеров колокольчики звенят.
С живой жизнью шуток не бывает.
И хватит об одних сверчках рулад!
Впервые сердцу ясно ощущенье,
закон для пульса важен только свой:
жизнь испокон полна сопротивленья.
И смерь - её достойнейший покой.
Покой - ещё не брат родной свободе,
но грязь - её сестра, в том тайны нет.
От столкновенья вещества в природе
божественною искрой льётся свет.
Блаженный только эту жизнь выносит.
Орех же! - и в мечтах не подойдёт
для тех, кто след ножа на венах носит -
трава, хоть затопчи её, растёт.
Душа, во многих драмах ты виновна.
Когда плохим быть выгодно, молчишь.
Обман творит сам дьявол - малословна.
"Спокойной ночи!" подлым говоришь.
Пусть слух воспринимает чужеродно
слова, где гневный слышится звонок.
Но ненависть важней всего сегодня:
шипами защищается цветок.
Царапает таких наук развязка,
но с глупой добротой вперёд никак!
Пусть в кулаке живёт простая ласка,
но в ней чтоб непременно жил кулак.
Прощай людские слабости беззлобно.
Не требуй пониманья от других.
С отчаянием в позах жить удобно,
но гордый не попросит милость в стих.
Я вижу, как Димитров покидает
и Моабит, и камеру свою.
А цепи те, что крепче не бывает,
смысл жизни раскрывают наяву.
И две руки, прикованные обе -
которые как крылья, как судьба,
напишут на стене чистейшей кровью
бессмертное благословенье: "ДА!"
Я вижу, как отец, сопротивляясь
недугу, просит нас его поднять,
качается на ниве, но сгибаясь
с серпом, решает жатву продолжать;
помолодела даже старость летом -
жара, дожди и града белый пласт;
но деревенский колокол при этом
во время жатвы звука не издаст.
Поумирали на осенних свадьбах,
бокал с вином не подняла рука,
но не за нож, не дерево в усадьбах
держались, а за мужество врага.
Приятели - на небе эмигранты,
верёвка есть из солнца и в аду.
Мир для достойных. И без вариантов.
Необходимо нам иметь в виду.
Туман встаёт над летними полями
и осень дней съедает естество.
Случайности с колючими локтями
толкнут не раз живое существо.
Ещё оставят нас ветра и птицы...
Осенняя печаль над пустотой!
Пускай добра не остаётся в лицах,
в романтики мы призваны с тобой;
чтоб верить в идеалы, в звёзды ясно,
мечтать, хранить знамёна и любить.
А добрым оставаться - труд напрасный,
ведь добрых даже некому сменить.
С цветеньем белым, с крошкой для голубки
мы и закончим свой последний час.
А боль в стихах, что прячем как в скорлупке,
поранить снова сможет только нас.
Судьба - орешек, надкусить не просто!
В нём зависть зуб вполне сломает свой.
Судьбой на небе пущен корень роста,
и дух наш - не со сгорбленной спиной.
Всё к чёрту! И пускай необратимо
проходит жизнь как будто летний гром.
Нас ждёт дел незаконченная нива,
нас ждёт ещё невыстроенный дом.
Ещё увидишь - там мы станем флагом!
Ещё исполнить сможем гимн мужской.
Пусть лихолетье ближе с каждым шагом,
завет такой: всё вытерпим с тобой!
За всех, кто в этом чёртовом замесе,
кто кровь свою пролил, чтоб выжил ты,
кто носит деревянные протезы
заместо ахиллесовой пяты.
Седлать коней, ребята! Они наши.
А жизнь - конь без уздечки испокон.
Слабак боится даже конской блажи,
как, собственно, раба пугает трон.
Не выпито вин столько - несравнимо!
А сколько женщин, чтобы их любить!
Печаль вполне об этом объяснима,
но нас, живых, увы, не изменить.
Живущим чёрный не идёт по правде.
Трава растёт и скошенной, ты знай!
Зерно посеял, не умри на жатве!
Построил дом - на крыше умирай!
Ведь жизнь - она полна сопротивленья,
другого смысла в жизни не найти.
Река бежит, не ведая сомненья,
хоть встретит она камни на пути.
Нужна мне неба чистого палитра.
Какой оставлю след - в том интерес.
Вот вся моя болгарская молитва.
А остальное - жизненный процесс.